Славянскому единству посвящается…

В середине 1070-х годов юная английская принцесса Гита Годвин, спасаясь от французских нормандцев, захвативших Британию, бежала на Русь, где стала женой князя Владимира Мономаха.

Опубликована в федеральном СМИ «Сельская жизнь»

Часть первая: https://listok.spb.ru/2024/06/05/poema-nevesta-chast-pervaya/

Гребцы налегли на крутое весло,

И выдался ветер попутный –

Под вечер к востоку корабль отнесло

От родины нашей беспутной.

Все лучше в изгнании выморить дни,

Узрев чужеземные лики,

Чем слышать хохочущей вслух солдатни

Разнузданно-пьяные крики.

Не выразить словом восторг моряков,

Когда мы увидели сушу –

И берег фландрийский, и шумных портов

Его показное радушье…

Потом мы направились к датским краям –

У зеркала бухт корабельных

Там днесь августейшая тетка твоя

Со Свеном царит безраздельно.

Запомнились блики далекого дня:

Элиза, листавшая Святцы,

Сказала, обняв и целуя меня:

“Не надо, дитя, убиваться.

Уж так изначально устроен сей мир,

Что, жившие сладкой надеждой,

Назавтра мы видим, как лютый вампир

Впивается в наши одежды.

Что наши холопы, мы чада страстей,

До гроба причудами полны,

И даже расписанный челн королей

Качают житейские волны.

Я тоже едва не покинула твердь,

Не вырвала сердце наружу,

Узнав от гонца про трагичную смерть

Любимого – первого – мужа.

Он в Англии пал от Гаральдовых пик,

Покинут неверной судьбою,

И в вечном покое умолкнувший крик

Вскипает на пене прибоя.

Дружинник Эстейн, порываясь помочь,

Был сшиблен стальной рукавицей, –

Тогда на Оркнейях печальная дочь

Угасла постылой вдовицей…

Фортуна богата различьем сторон,

И в каждой гнездится измена:

За чуть осязаемый, скромный разгон

Готовит высокую цену.

Не знаешь, кого проклинать и любить,

Кто в горести подло проводит;

Вся жизнь – беспорядочно свитая нить,

И узел над ней верховодит.

Не думай, что мстительный паводок густ,

Я злобы к тебе не питаю, –

Утратив с любимым безудержность чувств,

Я скорби твои разделяю.

Утешься, дитя мое! В сумрачный час

Старайся обуздывать страсти –

Мой жизненный навык, наметанный глаз

Помогут найти тебе счастье.

У брата есть сын; он еще не женат;

Молва его чтит за могучесть.

Он любит охоту, умен, тароват –

Тебя ждет завидная участь.

Седло надлежит убирать бахромой,

И конь будет статен и ярок, –

Я брату отправлю с посыльным письмо:

Пускай принимает подарок”.

Король оживился: “Сей брак – естество!

Брат Всеволод – князь именитый,

Изрядное благо за сына его

Просватать красавицу Гиту.

Ведь если б судьба их в кольцо завилась

И их одарила семьею,

Гораздо прочней утвердилась бы связь

С богатой славянской страною!

Известно: посадский и княжеский спрос

Мы вдоволь, с лихвой утоляем

И больших щедрот, чем беспошлинный ввоз,

Купцу своему не желаем”.

Лишь матушка, тихо шепча у окна

Твое незнакомое имя,

Спросила: “А где пролегла та страна?

И кто этот рыцарь Владимир?

Кому подарить я обязана дочь

Звенящей монетой разгрома?

А ей уготовить – холодную ль ночь?

Радушие ль мужнего дома?”

“Сестрица, – Элиза ответила ей, –

Те земли обильны и мощны, –

Поверь, что о пользе – твоей и моей –

Печемся мы денно и нощно.

Обрящущий силу не сядет на мель,

Не выплатит горького штрафа:

Вильгельм, ваш соперник, красотку Адель

Отдал за блуасского графа…”

В Роскильде, где веяла тонкая грусть,

Где капали слезы лихие,

Впервые постигла название Русь,

Впервые узнала про Киев.

На пристани мать провожала мой струг

В томленьях, что ждет меня вскоре,

Крестила, рыдая и пряча испуг,

С собой и со светом в раздоре.

Над ней до тех пор, как нагрянула ночь,

Всегда тяготела привычка:

Любила она до безумия дочь

И доброй слыла католичкой.

Такой и в последний прощания час

Бледна, как в постели сосновой,

Она с неживым выражением глаз

Твердила о воле Христовой.

В слезах сознавалась:

“Отрезанный пласт

Мне сердце шипами изранит,

Но верю, что древо, сменившее наст,

От свежих ветров не увянет”.

В глаза мы смотрели, и крепло в груди

Согретое мукой участье,

И взгляд материнский промолвил: “Гряди”,

А голос сорвался: “На счастье…”

Мой слух не встревожил безудержный плач –

С точеным распятьем стояла

Фигурка, одетая в куколь и плащ,

У черной полоски причала.

…На Волхове людно встречали ладью

И пир отыграли привольный:

Князь Глеб в Новограде дружину мою

Кормил и поил хлебосольно…

Был ладен умельцами срубленный струг,

Но путь не из легких и долог:

Из Ильменя в Ловать, Двиной – и на юг,

К Днепру через сушу, наволок.

В Смоленске – привал, и оттуда водой

Скользила ладья без заминок.

И столько в дороге прошло чередой

Знакомых картин и новинок!

Их смысл постигая, на первых порах

Дивился мой ум человечий,

Насколько в народах единство в делах

Соседствует с разницей в речи.

То всмотришься в летник, то в ветхий плетень,

То в мареве линией стертой

Цепочки церквушек, скитов, деревень

Вдали проплывают по борту.

Молодки в реке колотили белье,

А в избах – где крепких, где нищих –

Домашнею нитью латали старье

И пахарям стряпали пищу.

Друг дружке шепча о лесном божестве,

В платках ворожили гадалки,

А с лешими в тине и сочной траве

Ночами резвились русалки.

Их смех будоражил дремотную сонь,

Их облик был чуден и дивен –

Я видела в балке горящий огонь,

Я слышала звяканье гривен.

Они сладкогласьем в осоках густых,

Сердца леденя до озноба,

Манили измученных стражей моих

В свои ведовские чащобы.

Один не сдержался и, тяжко дыша,

За борт опрокинулся с силой –

Его через сутки к кустам камыша

У мельницы тихой прибило…

Мы плыли неспешно, и в трудной борьбе,

Мечтой улетая в разгоне,

Я страстно хотела примчаться к тебе

Верхом на крылатом грифоне.

Но в выкликах сов волшебству тишины

Дана красота неземная:

Скрип весел, полоска дрожащей луны

И стылая заводь речная.

Казалось, что версты не знают конца,

Что множит тоска расстоянье,

Что нас Всемогущий сведет у венца

Лишь в час моего отпеванья…

И вдруг… не поверишь… Огни и дымки.

И здравицей воздух распорот,

И купол церковный знаменьем руки

Отечески жалует город.

Повсюду убрусы и пестрый кумач,

Напевы свирели и рога, –

С кормы встрепенувшийся русский толмач

Воскликнул: “Осталось немного!..”

Извечный герольд долгожданной земли,

Парили над парусом чайки,

И даже суровые вои мои

Крестились теперь без утайки.

Осталось немного…

В рассудке – туман…

И тут я вобрала глазами

Твой шитый парчою лазурный кафтан

С бегущими вниз галунами…

Я так благодарна, что после могил

И трепета вражеских стягов

Славянский конунг у себя приютил

Беглянку нормандских варягов.

В шестнадцать я с горем объездила свет –

В пыли, он лежит за плечами.

Пускай же хранит, на прощанье от бед

Подаренный матерью камень…

Чего ожидать на чужой стороне,

Вдали от родного почета?

Я – дочь неудачника; будет ли мне

Хоть с мужем привет и забота?

Но, снявши дороги гнетущую кладь,

С надеждой покоя и мира

Готова всю землю сейчас целовать

В преддверии брачного пира.

Я даже согласна без капли стыда

Упасть пред тобой на колени,

Чтоб только забыть навсегда-навсегда

Зловещие призраки тени.

Но нет, не забыть их пронзающий зрак:

В глубокой трясине тумана

Горят по-над морем что дальний маяк,

Минувшего рваные раны.

Одни почему-то врезаются в ум,

Другие проносятся мимо –

Летит метеором в неведомый шум

Все то, что сыздетства любимо.

Все то, что привычно цвело надо мной

Средь вереска родины милой,

Все то, что пред самою лютой бедой

Питало слабевшие силы.

И все мне мерещится: пляшет народ,

А в ведро и в ночи ненастья

У запертых стражей дворцовых ворот

Ваганты рокочут о счастье.

Я вижу их вновь: говорливой толпой

Идут, оправляя тесемки,

С эолой на тонком ремне за спиной

И песенным свитком в котомке.

…Довольно познала я зла и угроз –

Судьба насмеялась жестоко:

За мной по Европе следило, как пес,

Врагов недреманное око.

Моих одиссей мозаичная рать

Впитала тревогу разгрома –

Их прежде сочли бы приличными стать

Предметом речей Хрисостома.

Пока я не стала самою собой,

Мне все еще чудятся струги,

Когда перед новой своей госпожой

Склоняются в трепете слуги.

Они раболепны – и древен, и юн –

С очами, сведенными долу:

Недаром на сходнях огнищный тиун

Мне кланялся земно до полу.

А я в забытье уплывала в туман,

В котором – вне чувственных рамок –

Клубился в лучах дорогой талисман –

Заложенный в древности замок…

Земля моя, кровь и обиды простя,

У смерти лежит на поруках,

Но истина, словно родное дитя,

Обычно рождается в муках.