Историк Яков Евглевский продолжает исследование судьбы Русской Православной Церкви. В этом материале читатели «Петербургского Листка» узнают о репрессиях 30-х годов XX века, о борьбе советской науки и РПЦ.

Начало в материалах:

Церковь в 1930-х годах

Мы знаем, что в течение первых послереволюционных лет все религиозные структуры и вообще религия как таковая подвергались в России жутким атеистическим преследованиям. Особые удары были нанесены по Русской Православной Церкви, чьи взгляды новые власти считали альтернативой, вредившей коммунистической идеологии. Ибо Церковь помещала Рай на небе, а коммунисты хотели построить его на земле.

Между ними возникла острая конкуренция. Саму же Церковь (как институциональную единицу) большевистская партийная верхушка воспринимала, помимо прочего, как носительницу контрреволюционно-монархических воззрений. Поэтому ее громили всеми возможными и невозможными средствами. Атеизм стал одним из духовных знамен советского коммунизма.

Опять репрессии

В конце 1920-х, когда в стране, по инициативе сталинского руководства, был демонтирован НЭП и развернулись так называемая сплошная коллективизация сельского хозяйства и сопутствовавшее ей – скажем откровенно, параноидальное – «раскулачивание» крепких, хозяйственных деревенских мужиков, красный Кремль нанес очередной удар по церковным кругам.

Множество священнослужителей (а в сельской местности вера была гораздо сильнее, чем в городах) арестовывались, ссылались в дальние местности или отправлялись в тюрьмы и лагеря, где уже были тысячи священников и десятки архиереев.

Происходило и массовое закрытие культовых зданий. Известно, например, что в 1928-м году по всему Советскому Союзу было упразднено 534 храма, а в 1929-м – 1119. В Москве (столице, городе «сорока сороков»!) к 1 января 1930-го оставалось 224 церкви, а в 1932-м – всего 87.

Для разгрома храмов власти применяли довольно хитрую методику. В 1928-м с подачи Главнауки (Главного управления научными, научно-художественными и музейными учреждениями – секции академического центра Народного комиссариата просвещения) был выделен ключевой критерий, по которому определялась принадлежность того или иного «сооружения» (в том числе храма) к памятникам старины. Таковым стали считать момент постройки. Всем памятники разделили на четыре хронологических категории.

То, что было возведено до 1613 года (то есть до воцарения династии Романовых), объявлялось неприкосновенным.

В интервале 1613-1725 годов (от воцарения первого тронного Романова, Михаила, до смерти его внука, императора Петра) объекты могли «в случае особой необходимости» подвергаться изменениям.

В промежутке 1725-1825-го (от смерти Петра I до восшествия на престол его праправнука Николая I и восстания декабристов) – в данном случае сохранялись только фасады.

Все возведенное после 1825-го к памятникам не причислялось и государственной охране не подлежало.

Данное решение стало своеобразным нормативным актом на территории всего Советского Союза в течение многих лет. На основе сего критерия коммунисты провели массовый снос храмов: общее количество их уменьшилось с 79 тысяч в 1917 году до 7,5 тысячи – в 1991-м (с момента революции до краха красной диктатуры). Разумеется, этим дело не ограничилось. Патриарший местоблюститель митрополит Петр (Полянский), арестованный решением Кремля и переведенный в далекий Обдорский край, тяжело переживал по поводу всех церковных проблем.

В феврале 1930-го он писал из зимовья Хэ своему заместителю митрополиту Сергию (Страгородскому): «Я постоянно думаю о том, что Вы являетесь прибежищем для всех истинно верующих людей… Из всех огорчительных известий, какие мне приходилось получать, самыми огорчительными были сообщения о том, что множество верующих остаются за стенами храмов, в которых возносится Ваше имя. На мой взгляд, ввиду чрезвычайных условий жизни Церкви, необходимо поставить церковную жизнь на тот путь, на котором она стояла в первое Ваше заместительство… Я, конечно, далек от мысли, что Вы решите вообще отказаться от исполнения возложенного на Вас послушания, — это послужило бы не для блага Церкви. Пишу Вам откровенно, как самому близкому мне архипастырю, которому многим обязан в прошлом и от святительской руки которого принял постриг и благодать священства».

Атеистические власти наращивали свое репрессивное давление на православное духовенство. В самом конце 1920-х были арестованы многие священники и иерархи, включая тех епископов, которые, примыкая к митрополиту Иосифу (Петровых), отказывались поминать в храмах митрополита Сергия (Страгородского). В ссылку или в лагеря отправились митрополит Иосиф (Петровых), архиепископы: Серафим (Самойлович), Димитрий (Любимов), Варлаам (Ряшенцев), епископы: Виктор (Островидов), Алексий (Буй), Максим (Жижиленко), Иларион (Бельский), Дамаскин (Цедрик), Павел (Кратиров), Сергий (Дружинин), Афанасий (Сахаров). В ссылке томились священномученики – митрополит Кирилл (Смирнов) и епископ Серафим (Звездинский).

Правда, как отмечает богослов Владислав Цыпин, отделившиеся от официальной православной элиты «иосифляне» (сторонники митрополита Иосифа) сумели сохранить в разных епархиях свои приходы. В Москве к началу 1930-х годов «непоминающие» (иосифляне) удерживали за собою Воздвиженскую церковь и Храм Святителя Николая на Ильинке.

Когда эти Дома Божьи были закрыты, иосифляне пользовались церковью Сербского подворья, которая продержалась до 1933-го.

В Ленинграде сподвижники митрополита Иосифа группировались вокруг кафедрального храма Воскресения на Крови (возведенного на том месте, где когда-то, 1 (13) марта 1881-го, погиб от народовольческой бомбы император Александр II).

Им принадлежали, кроме того, ленинградские соборы Святителя Николая и Святого князя Владимира. После «упразднения» этих церквей последним оплотом иосифлян стал храм Тихвинской иконы Божией Матери, каковой просуществовал 1936 года.

Впрочем, изрядная часть «непоминающих» стала уходить в катакомбы, тайно совершая богослужения и обряды для своих единомышленников. Престолы ставились в частных домах, в подвалах, в подполье, доступ куда был открыт только доверенным людям. Главные очаги такой нелегальной деятельности находились в Сибири, на Урале, в районах Северного Кавказа, в Воронеже и на Тамбовщине. Периодически, освобождаясь из тюрем, лагерей и ссылок, «непоминающие» епископы объезжали города и веси, посещая там своих единомышленников и налаживая работу нелегальных церковных общин. Но все религиозные структуры – и связанные с митрополитом Сергием, и оппозиционные ему – подвергались жестоким атеистическим репрессиям. Однако единого отпора подобному беззаконию не наблюдалось ни в городской, ни в сельской местности (где вероисповедные гонения переплетались с коллективизаторскими и антикулацкими «перегибами»).

«Сопротивления антирелигиозной политике, скоординированного со стороны некоего центра, не отмечалось, — анализировал церковный исследователь Станислав Джейранов. — Протест духовенства был стихийным, а в основе его находилось недовольство антицерковными деформациями в ходе коллективизации. Представляется, что это была не просто борьба крестьянства за свободу вероисповедания — ведь коллективизация являлась, по сути своей, антигуманным насильственным экспериментом, который отрицал плюрализм форм хозяйствования, нарушая принципы добровольности и постепенности. Фактически в деревне шла открытая классовая война, противная христианским заповедям. Справедливости ради следует отметить, что сельское духовенство действительно агитировало против колхозов и поддерживало крепкое крестьянство, ориентируясь на зажиточные слои деревни, обеспечивавшие приходы требами и пожертвованиями, и не могло принять коллективизацию, направленную на уничтожение сельской буржуазии».

Вместе с тем, высшее духовное руководство делало все для укрепления православных устоев. В начале 1932 года Временный Патриарший Синод постановил вручить заместителю местоблюстителя митрополиту Сергию право совершать богослужения с преднесением Креста. Этим же правом пользовались уже все первоиерархи автокефальных (полностью независимых) и автономных Церквей, а также видные члены дореволюционного Святейшего Синода. Теперь, в новых условиях, в церковную жизнь возвращалось многое из старого уклада.

В 1933-м члены Временного Патриаршего Синода, входившие в состав данного органа с момента его создания, — архиепископы: Хутынский Алексий (Симанский), Одесский Анатолий (Грицюк), Ярославский Павел (Борисовский) и Харьковский Константин (Дьяков), — были удостоены митрополичьего сана. А 27 апреля 1934-го митрополит Сергий (Страгородский) был награжден титулом Блаженнейшего митрополита Московского и Коломенского. Тем не менее, общецерковную жизнь в пределах Советского Союза эти шаги не облегчали: она зависела тогда от других, внешних факторов.

Продолжение следует…