Историк Яков Евглевский продолжает исследование судьбы Русской Православной Церкви для «Петербургского Листка». В новом материале из серии «И без призыва приду во храм…» вы узнаете о том, что в планах Советской власти было выслать всех священнослужителей за границу, как Ежов начал массовые репрессии, и что думал о религии Гитлер.

Начало в материалах:

Церковь не сдается

1934-й (в январе коего прошел XVII съезд ВКП(б) – так называемый «съезд победителей», преуспевших в строительстве «социализма») стал годом, когда резко обострился сталинский репрессивный курс. В декабре в Ленинграде, под сводами Смольного, где располагалось городское партийно-советское руководство, был при странных обстоятельствах убит выстрелом из пистолета лидер обкома (и одновременно член Политбюро и секретарь ЦК партии) Сергей Киров.

По широко распространенной версии, убийство заказал сам Сталин, который воспринимал Кирова как опасного конкурента в борьбе за верховную власть. Так это или не так – рассудит история. Но, разумеется, красный террор ударил по разным слоям населения, не обойдя стороной и Церковь.

Образованный еще в середине 1920-х «Союз воинствующих безбожников» во главе со старым большевиком Емельяном Ярославским разработал свой «пятилетний план» на 1932-1937 годы, который предусматривал обширные мероприятия атеистического характера. В первый год «пятилетки» намечалось закрыть все духовные школы (включая богословские «пункты» у обновленцев) и лишить священнослужителей продовольственных карточек. Во второй год хотели в массовом порядке упразднить церкви, запретить написание религиозных трудов и изготовление предметов культа. На третьем году «надлежало» выслать за границу всех священнослужителей (хотя трудно сказать, что следовало понимать в обстановке тех горячих лет под термином «заграница»).

На четвертом году полагалось закрыть уцелевшие храмы всех религий. На пятом, последнем – закрепить достигнутые успехи. Сей утопический план, конечно, провалился, но, начиная с 1934-го, возобновились аресты «церковников» и активных прихожан. Их стали заключать в тюрьмы и лагеря, ссылать в отдаленные местности, а также упразднять храмы. Однако православную веру и Русскую церковь сломить не удалось. Исповедники, героически страдавшие в своих жутких узилищах, оказывались несломленными и утешали других заключенных, помогая им перенести тяжелейшую пору своей жизни. Так, епископ Герман (Ряшенцев), проведший в тюрьмах и ссылках весь период 1920-1930-х годов (вплоть до своего таинственного «исчезновения» в 1937-м), делился в нескольких письмах на волю своими воззрениями на всё творившееся вокруг.

Он был убежден, что в мучениях, крови, преследованиях чудесно вершится Дело Божие. «Мне кажется, — откровенничал он осенью 1933-го в «секретке» из арзамасской ссылки, — происходит не только одно разрушение твердыни и того, что для многих святая святых, но происходит очищение этих святынь, их освящение через огонь жестоких испытаний и поверок, разрушение форм, подавляющих своей своеобразной, но часто во многом земной красотой. Образуются новые формы, облегчающие проникновение в них и заполнение именно таким духом и жизнью, какие отрицаются часто их творцами и часто во имя особенной и преднамеренной борьбы с Ним принципиально отрицаются, чтобы как бы через голгофу уничтожения воскреснуть в силе. Посмотрите, как жизнь фактически стала аскетична, как самоотречённа, небывалое самоотречение становится не исключением, а правилом всякого человека, как необходимо все разрозненное и почти во всех самых разнородных по содержанию областях жизни идет к единству через коллективизм. Вы скажете: но все это не имя Его, а против Него. Да, это верно. Сейчас всё с Его печатью в скорби, в Гефсимании и на Голгофе. Это верно, но так же несомненно, что все усилия и творчества направлены на создание форм жизни, какая в своей принципиально идейной части вся Им предуказана, без Него не может быть осуществлена и неминуемо приведет к Нему».

После масштабных арестов 1934-1935 годов русский епископат, в том числе и стоявший возле митрополита Сергия, страшно поредел. Поэтому 18 мая 1935-го высокопреосвященный Сергий как заместитель местоблюстителя вынужденно распустил Временный Патриарший Синод. Управление всеми православными епархиями митрополит теперь осуществлял через своего викария и тезку – епископа Дмитровского Сергия (Воскресенского) – и крошечную канцелярию, в штате которой пребывали два человека: секретарь и машинистка. Все это порождало громадные трудности и налагало на церковную верхушку немалую ответственность. Между тем положение православных иерархов, находившихся в руках красных палачей, было поистине ужасным.

Патриарший местоблюститель митрополит Крутицкий Петр (Полянский), арестованный в декабре 1925-го, содержался под стражей сначала в Москве, а потом – в суздальском Спасо-Евфимиевском монастыре. В 1927-м митрополита Петра этапировали в прииртышское село Абалацкое в 50 верстах к северу от Тобольска, в котором после Февральской революции некоторое время находилась плененная семья императора Николая II. Чуть позднее митрополита перевели на Крайний Север, в ненецкое зимовье Хэ, где он снимал жилье в домике у старушки-ненки. Само собой, по словам церковного историка Владислава Цыпина, суровый северный климат и непривычная для русского человека пища подорвали здоровье местоблюстителя. Закатные годы жизни Петр страдал грудной жабой (стенокардией).

Помимо того, палачи подвергали его изощренным издевательствам, чтобы заставить отречься от местоблюстительтсва. Но Петр, хотя и просил начальство об облегчении своей участи, никогда не соглашался на такое отречение. Митрополит сознавал, какие опасные последствия может в такую минуту иметь для Церкви его принудительный уход. Поэтому он сохранял свой титул, оберегая единство церковного мира. Правда, в 1936-м у митрополита Петра подходил к концу очередной срок заключения, но свободы ему так не предоставили. Чекисты хитроумно сообщили Московской патриархии, что Петр якобы скончался в ссылке 11 сентября того же года. В связи с этим церковная элита приняла «Акт о переходе прав и обязанностей местоблюстителя Патриаршего престола Русской Православной церкви к заместителю патриаршего местоблюстителя Блаженнейшему митрополиту Московскому и Коломенскому Сергию (Страгородскому)».

Патриархия, помимо того, обнародовала определение о сделанном 11 лет назад завещательном распоряжении высокопреосвященного Петра. Еще в декабре 1925-го, незадолго до ареста, местоблюститель распорядился назначить, на случай непредвиденных обстоятельствах, своими преемниками четырёх митрополитов – Казанского Кирилла, Ярославского Агафангела, Новгородского Арсения и Нижегородского Сергия. Однако жизнь внесла в эту волю свои коррективы. Двое из указанных иерархов скончались: Агафангел (в 1928-м) и Арсений (в 1936-м). В живых оставались двое других и митрополитов – Кирилл и Сергий, но Кирилл находился в ссылке и не мог возложить на себя послушание, завещанное ему местоблюстителем. Реально решать такие задачи был в состоянии только митрополит Сергий (Страгородский).

Поэтому вышел в свет указ Московской патриархии о поминовении за церковными службами патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия. Впрочем, позднее выяснилось, что будто бы умерший Петр (Полянский) был еще жив. Тем не менее, участь его оказалась незавидной. 2 октября 1937-го «тройка» НКВД по Челябинской области приговорила Петра к расстрелу за «клевету на существующих строй», которая выразилась в словах предстоятеля по поводу «гонений на Церковь и ее служителей». А спустя неделю, 10 октября, в четыре часа дня священномученик Петр был расстрелян в Верхнеуральской тюрьме.

Апогей преследований

Широко известно, что 1937-1938 годы вошли в историю как эпоха Большого террора. Так охарактеризовал этот период видный британский историк Роберт Конквест. Стержневой пружиной сих масштабных репрессий стал сталинский тезис об усилении классовой борьбы по мере приближения советского общества к социализму. На практике это означало ликвидацию людей по социальному признаку. В составе «классово чуждых элементов» уничтожению или «посадкам» подлежали остатки дворянства, бывшие белогвардейцы, старые интеллигенты, реэмигранты, уцелевшие кулаки, националисты, умолкнувшие, но не смирившиеся в душе представители внутрипартийных оппозиций. Сильный удар был нанесен по армейским кругам.

Аресты и расстрелы развернулись после загадочного убийства в Смольном Сергея Кирова 1 декабря 1934 года. Только из Ленинграда были высланы, по некоторым подсчетам, до 250 тысяч «чуждых» элементов. «Эвакуация» в провинциальные местности производилась в авральном порядке, причем несчастным беженцам разрешалось брать с собой небольшое имущество. На вокзалах появились целые «ярмарки-развалы», на которых можно было приобрести за бесценок очень дорогие, редкие и красивые дореволюционные вещи, и эти предметы затем украшали квартиры «благонамеренных» горожан. Параллельно подготавливалась законодательная база, резко ускорявшая процесс так называемого «следствия» (а что такое тогдашний допрос в органах НКВД?) и приведение приговора в исполнение. Прокурор СССР (должность генерального прокурора была введена у нас только после войны, весной 1946-го) Андрей Вышинский прямо писал о том, что надлежит смело применять к врагам чрезвычайное законодательство.

Летом «легендарного» 1937-го, по формальной инициативе наркома внутренних дел Николая Ежова, одобренной товарищем Сталиным, был дан открытый старт массовых репрессий.

Предписывалось «обезвреживать» самые разные группы населения, в том числе «наиболее активные антисоветские элементы из церковников». Далее на места пошли конкретные разнарядки с указанием числа и категорий «антисоветчиков», подлежащих аресту и ликвидациям. Сама чистка была очень щедро профинансирована: Сталин выделили на нее астрономическую по той поре сумму – 75 миллионов рублей из секретного фонда Совета народных комиссаров. 25 миллионов пошли на покрытие железнодорожного тарифа (то есть этапирование людей в эшелонах из 50-60 вагонов). Остальные деньги были потрачены собственно на чистку – например, зарплату сотрудникам госбезопасности, чьими руками Политбюро осуществляло борьбу со своими супостатами, повысили сразу в четыре раза.

Репрессивную кампанию намечали провести в течение примерно четырех месяцев – за август, сентябрь, октябрь и ноябрь 1937-го. Однако власти не уложились в эти короткие для них сроки – пришлось добавить еще год: чистка продолжалась до конца 1938-го и стала стихать в 1939-м – вслед за отстранением от должности (а потом и арестом) Николая Ежова и назначением вместо него Лаврентия Берии, кому Сталин приказал несколько смягчить обстановку. Однако времени 1937-1938 годов вполне хватило, чтобы уничтожить потенциально вредные для партийной верхушки элементы. На этом этапе, по некоторым данным, погибли до 700 тысяч человек, а лагеря «пополнились» полутора миллионами узников.

Смертность там была очень высокой из-за тяжелейших условий содержания, тем паче что лагерная администрация часто заводила «внутренние дела», которые карались как продлением сроков, так и смертной казнью. Иногда расстреливали без судебных приговоров, оформляя сотни убитых как умерших в разгар неких эпидемий. Не случайно заключенные с горькой иронией именовали советские ИТЛ (исправительно-трудовые лагеря) истребительно-трудовыми лагерями. Быт в них мастерски описал лауреат Нобелевской премии Александр Солженицын в романах «Архипелаг ГУЛАГ» и «В круге первом».

Духовенство на пике Большого террора стояло в расстрельных списках на одном их первых мест. Главным здесь была классовая чуждость духовных лиц новым хозяевам жизни. Но сказывался и серьезный провал атеистической пропаганды. Перепись 1937 года продемонстрировала, что верующими считали себя треть городского и две трети сельского населения Советского Союза. В действительности процент таких людей был больше, но многие попросту опасались признаваться своим переписчикам. Любопытно: столичный священник Петр Никотин даже спросил Патриархию: как быть с теми православными, которые признавались на исповеди, что скрыли при переписи свою веру. Ответ давался четким и недвусмысленным: «Выход один – покаяние».

Молотом по наковальне

Безбожная агитация явно не достигала своей цели. А это мешало внедрению в народ идеологических клише, способствовавших построению «социализма». Тут должен был помочь запугивающий террор. В 1937-м Георгий Маленков предлагал Сталину вообще отменить законодательство о культах, развязав таким образом руки сотрудникам НКВД. Вождь не пошел на такой шаг, но дал зеленый свет уничтожению Церкви. По свидетельству церковных историков, террор 1937-1938 годов «перекрыл» ужасы красного террора времен революции и Гражданской войны, а также последующих репрессий вплоть до начала 1930-х. По приблизительным подсчетам, число покаранных за веру превысило 100 тысяч человек.

Самой известной фабрикой смерти стал подмосковный Бутовский полигон, который патриарх Алексий II (Симанский) назвал Русской Голгофой. Там было уничтожено свыше 20 тысяч верующих. Аналогичные «полигоны» раскинулись буквально по всей стране. Возникли Коммунарка в Московской области, Левашово под Ленинградом, Быковня возле Киева, Куропаты недалеко от Минска, Пивовариха около Иркутска, Переборы в районе Рыбинска, Медное подле Твери, Каштачная гора близ Томска, Селифаново рядом с Ярославлем, Тесницкий лес в Тульской области, Липовчик возле Орла и другие места массовых убийств. В Москве некоторые тела сжигались в крематории, в который был превращен храм святых Серафима Саровского и Анны Кашинской, а пепел порою закапывали в безызвестных могилах на кладбище столичного Донского монастыря. По свидетельству очевидцев, часть пепла вывозилась на колхозные и совхозные поля или выбрасывалась на городские свалки.

Арестованным, как отмечал протоиерей Владислав Цыпин, предъявлялись тогда самые вздорные, фантастические обвинения – в заговорах, шпионаже, антисоветском терроре. Например, архиепископу Смоленскому Серафиму (Остроумову) инкриминировали создание контрреволюционной банды. Те же самые поклепы посыпались на митрополита Горьковского Феофана (Тулякова), епископа Орловского Иннокентия (Никифорова), митрополитов Серафима (Чичагова), Серафима (Мещерякова), Константина (Дьякова), Евгения (Зернова). Почти все они погибли в 1936-1939 годах. Та же участь постигла архиепископов Питирима (Крылова), Никона (Пурлевского), епископов Варфоломея (Ремова) и Никона (Лебедева). Каратели ликвидировлаи даже не поминавших местоблюстителя Сергия архиереев – митрополитов Кирилла (Гранова), Иосифа (Петровых), а равно архиепископа Димитрия (Любимова) и епископа Дамаскина (Цедрика).

Святитель Лука (Войно-Ясенецкий), прошедший сквозь ад допросов и пыток, вспоминал впоследствии: «Страшный конвейер продолжался день и ночь. У меня начались ярко выраженные зрительные и тактильные галлюцинации. То мне казалось, что по комнате бегают желтые цыплята, и я ловил их. То я видел себя стоящим на краю огромной впадины, в которой был расположен целый город, освещенный электрическими фонарями. Я ясно чувствовал, что под рубахой на спине шевелится змей. От меня неуклонно требовали признания в шпионаже, но в ответ я только просил указать, в пользу какого государства я шпионил. На это ответить они, конечно, не могли. Допрос конвейером продолжался 13 суток». Чтобы сломить дух иерарха-врача, в кабинет, где велись допросы, врывался наряженный шутом каратель и изрыгал богохульные ругательства. Зачастую применялись жестокие избиения.

Спустя годы близкий к местоблюстителю митрополит Сергий (Вознесенский) указывал: основная задача Патриархии всегда состояла в том, чтобы «посильно замедлить, затормозить предпринятое большевиками разрушение Церкви. Она стремилась оградить догматическую чистоту и каноническую верность православия, одолеть схизмы (ереси – Я.Е.), сохранить канонически законное преемство высшей церковной власти, удержать канонически законное положение Российской Церкви среди прочих автокефальных Церквей, и довести таким образом Церковь до лучшего будущего, когда, после крушения большевизма, Церковь могла бы вновь воспрянуть…

Работая в патриархии, мы сравнивали свое положение с положением кур в сарае, из которых повар выхватывает свою очередную жертву – одну сегодня, другую завтра, но не всех сразу. Ради Церкви мы все же мирились со своим унизительным положением, веря в ее конечную непобедимость и стараясь посильно охранить ее до лучших времен, до крушения большевизма».

Закрытие храмов обрело поистине обвальный характер. В одном только 1937-м по стране захлопнули двери более 8 тысяч церквей. К 1939-му в России осталось всего лишь около ста соборных и приходских храмов. Власти делали все, чтобы упразднить хотя бы внешние проявления религиозной жизни. Над Церковью в полном смысле навис тяжелый дамоклов меч.

Эпилог

1 сентября 1939 года резко обострилась международная обстановка: гитлеровская Германия обрушилась на Польшу. Англия и Франция, давшие Варшаве свои гарантии, вынужденно препоясались на брань против нацистского Берлина, хотя и не оказали полякам существенной помощи. Вспыхнула Вторая мировая война, которую на Западе (по инертности англо-французского отпора) именовали «странной», а немцы – «сидячей». Польша, разумеется, была разгромлена, и германцы вышли на границы нашего государства. Над страной нависла грозная опасность, которая заставила сталинскую верхушку приступить к определенной коррекции своей внутренней политики. В последние предвоенные месяцы атеистическое воздействие на Церковь, отмечает Владислав Цыпин, несколько ослабло, а репрессивная волна утихла.

После возвращения нам отторгнутых еще в революционную эпоху территорий – Западной Украины (вместе с ранее принадлежавшей Австрийскому кайзеру Галицией, то есть Львовом, Тернополем, Станиславом), Западной Белоруссии, Бессарабии (вкупе с некогда австрийской Северной Буковиной – сиречь Черновцами), Латвии, Литвы, Эстонии – многократно возросло количество церковных приходов, находившихся в подчинении Московского патриархата.

К началу Великой Отечественной войны в юрисдикции Русской Православной церкви пребывало до 4,5 тысячи приходов и 88 монастырей (с более чем пятью тысячами насельников) – почти все на западных рубежах Советского Союза. В марте 1941-го Киевским митрополитом стал Николай (Ярушевич). Тогда же экзархом Латвии и Эстонии (то есть протестантских в основном республик) был назначен ближайший сподвижник местоблюстителя – митрополит Сергий (Воскресенский), кого перевели на Виленскую (Вильнюсскую) кафедру по смерти митрополита Елевферия.

22 июня 1941 года, в день Всех Святых, земле Российской просиявших, дивизии Третьего рейха обрушились на Советский Союз. Началась – на фронте в 2 тысячи километров от Баренцева до Черного моря – Великая Отечественная война, ставшая ратно-политическим ядром всей Второй мировой войны, развернувшейся в сентябре 1939-го. Германия снова, с интервалом в четверть века, напала на своих соседей, пожелав превратить их в вассалов и рабов. Однако, в отличие от 1914 года, когда Берлин объявил войну царской России и республиканской Франции, теперь, в 1939-1941 годах, миру противостояла не империя, руководимая кайзеровской династией Гогенцоллернов и принадлежавшая (как бы то ни было!) христианской Европе, а полуязыческий разбойничий Третий рейх.

Противостояла страна, чей правящий режим (превративший, по определению Нюрнбергского трибунала, Германское государство в орудие своих преступлений) попрал все Божии и человеческие законы, провозгласив официальной идеологией безграничный, безудержный расизм и объявив славянские народы «низшей расой», которая подлежала принудительному, грубому труду.

Нацистские вожди во главе с Адольфом Гитлером громогласно отвергали христианские нравственные ценности (Гитлер неоднократно говорил: он признает Иисуса Христа только в том случае, если ему докажут, что Спаситель был истинным арийцем) и предпринимали шаги по возрождению древнегерманского язычества, перемешанного со следами буддийского культа. Вся наша страна – и коммунисты, и верующие, и церковные иерархи – поднялась на борьбу «с фашистской силой темною, с проклятою ордой».