На свободы крик развяжу язык… (Часть №8)

Историк Яков Евглевский подготовил большое исследование политических запретов в России ХХ века. Что и как запрещали в нашей стране, в чем причины и, какие последствия таких запретов мы ощущаем до сих пор? Тридцатые годы — большой террор, его ход и рычаги, «ежовщина».

НАЧАЛО

Сказано — сделано

Приход к руководству «органов» Николая Ежова, являвшегося профессиональным партийным работником, объективно совпал с эпохой так называемого «большого террора» 1937-1938 годов. Собственно, для этого Ежова и ставили, а «органы» полностью попали, что называется, в «карман» Политбюро, лишившись даже видимости самостоятельных действий.

Правда, большим террором можно назвать и предыдущую эпоху — коллективизацию и раскулачивание 1929-1933-го.

Но, как грустно иронизировал Александр Солженицын в книге «Архипелаг ГУЛАГ», сельские мужики — «народ бесписьменный», который не оставил мемуаров о своих злоключениях — в отличие от позднейших репрессированных: старых коммунистов, представителей гуманитарной и научно-технической интеллигенции, военных командиров и специалистов, а также «долговременных» страдальцев — служителей Церкви. Эти люди (разумеется, те, кто выжил) впоследствии часто писали воспоминания, рассказывая в деталях об ужасах советских застенков.

Тем не менее, как бы то ни было, термин «большой террор» (возникший с легкой руки британского историка Роберта Конквеста) «привязывается» именно к репрессиям 1937-1938 годов, а не к более ранним периодам нашего прошлого.

3 марта 1937-го Иосиф Сталин выступил на февральско-мартовском пленуме ЦК с докладом под выразительным названием «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников». Запев был дан.

А 30 июля народный комиссар внутренних дел Союза ССР Николай Иванович Ежов издал печально знаменитый «оперативный приказ №00447». Начертанный сверху гриф гласил: «Совершенно секретно». Далее шел чеканный «железобетонный» текст.

«Материалами следствия по делам антисоветских формирований, — значилось в важнейшей бумаге, — устанавливается, что в деревне осело значительное количество бывших кулаков, ранее репрессированных, скрывшихся от репрессий, бежавших из лагерей, ссылки и трудпоселков. Осело много в прошлом репрессированных церковников и сектантов, бывших активных участников антисоветских вооруженных выступлений. Остались почти нетронутыми в деревне значительные кадры антисоветских политических партий (эсеров, грузмеков [грузинских меньшевиков — Я.Е.], дашнаков [армянских националистов — Я.Е.], муссаватистов [азербайджанских националистов — Я.Е.] …), а также кадры бывших активных участников бандитских восстаний, белых, карателей, репатриантов и т.п.

Часть перечисленных выше элементов, уйдя из деревни в города, проникла на предприятия промышленности, транспорт и на строительство. Кроме того, в деревне и городе до сих пор еще гнездятся значительные кадры уголовных преступников — скотоконокрадов, воров-рецедивистов, грабителей и других, отбывавших наказания, бежавших из мест заключения и скрывающихся от репрессий. Недостаточность борьбы с этими уголовными контингентами создала для них условия безнаказанности, способствующей их преступной деятельности. Как установлено, все эти антисоветские элементы являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений как в колхозах и совхозах, так и на транспорте и в некоторых областях промышленности.

Перед органами государственной безопасности стоит задача — самым беспощадным образом разгромить всю эту банду антисоветских элементов, защитить трудящийся советский народ от их контрреволюционных происков и, наконец, раз и навсегда покончить с их подлой подрывной работой против основ советского государства. В соответствии с этим приказываю: с 5 августа 1937 года во всех республиках, краях и областях начать операцию по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников. В Узбекской, Туркменской, Таджикской и Киргизской ССР операцию начать с 10 августа с.г., а в Дальневосточном и Красноярском краях и Восточносибирской области — с 15 августа с.г. …».

Документ перечислил подлежавшие репрессиям слои населения. Среди таких контингентов находились:

бывшие кулаки, вернувшиеся после отбытия наказания домой и продолжающие вести «активную антисоветскую подрывную деятельности»;
бывшие кулаки, бежавшие из лагерей или трудпоселков, а также те, кто скрылся от раскулачивания;
бывшие кулаки и социально опасные элементы, состоявшие ранее в повстанческих, фашистских, террористических и бандитских формированиях, уже понесшие кары, а равно скрывшиеся от репрессий или бежавшие из мест заключения;
члены антисоветских партий (эсеры, грузмеки, муссаватисты, дашнаки), бывшие белые, жандармы, чиновники, каратели, бандиты, бандпособники, переправщики, реэмигранты, скрывшиеся от репрессий или бежавшие из лагерей и зон;
наиболее враждебные и активные участники ликвидируемых сейчас (то есть во второй половине 1930-х годов) казачье-белогвардейских повстанческих организаций, фашистских, террористических и шпионско-диверсионных контрреволюционных структур;
репрессиям подлежат, помимо того, элементы указанной категории — те, кто содержится под стражей или следствием, дела которых закончены, но еще не рассмотрены по суду;
активные антисоветские элементы из бывших кулаков, карателей, бандитов, белых, сектантов, церковников и прочих, каковые содержатся в тюрьмах, лагерях, трудовых поселках и колониях;
уголовники (бандиты, грабители, воры-рецидивисты, контрабандисты-профессионалы, аферисты-рецидивисты, скотоконокрады), ведущие преступную деятельность и связанные с преступной средой;
уголовные элементы, находящиеся в лагерях и трудпоселках и ведущие там преступную деятельность;
все перечисленные контингенты, находящиеся в деревне — в колхозах, совхозах, на сельскохозяйственных предприятиях, а также в городе — в промышленности, торговле, на транспорте, в советских учреждениях и на строительстве.

Для конкретных категорий предусматривались и конкретные меры наказания. Все репрессируемые кулаки, уголовники и прочие антисоветские элементы были разбиты на две группы. В первую включили наиболее враждебных противников советской власти. Они подлежали немедленному аресту и, по рассмотрении их дел на «тройках», — расстрелу.

Во вторую входили менее активные, но все же враждебные деятели. Им непременно грозили арест и заключение в лагеря на срок от 8 до 10 лет. Наиболее же злостные и социально опасные из них должны были заключаться на те же сроки в тюрьму — по приговору «троек». Далее была приведена репрессивная «разверстка» по союзным и автономным республикам, а также другим районам СССР. Гонения обрушились и на семьи арестованных и казненных людей.

Операцию планировали начать, как уже отмечалось, 5 августа 1937-го. А завершить ее следовало в течение четырех месяцев, то есть в декабре 1937-го. Забегая вперед, добавим: в эти сроки органы не уложились. Большой террор клокотал на протяжении добрых полутора лет. И стал стихать примерно в декабре 1938-го. Новый, 1939 год, страна встретила в относительном спокойствии.

Всех, кого «надлежало», уже ликвидировали либо посадили. Как полагают знатоки вопроса, по политическим мотивам в 1937-1938 годах были арестованы свыше 1 миллиона 370 тысяч человек, а расстреляны более 680 тысяч из «взятых в оборот».

Суд за судом

Репрессии были одним из мощнейших средств управления на сталинском этапе советского режима — в подлинном «зените» партийно-государственной тоталитарной диктатуры. Мы знаем о крупном судебном процессе над членами так называемого «Троцкистско-зиновьевского террористического центра» в августе 1936-го, после коего были расстреляны все 16 обвиняемых во главе со Львом Каменевым и Григорием Зиновьевым.

Любопытно: как пишет сотрудник НКВД беглый разведчик Александр Орлов в вышедшей на Западе книге «Тайная история сталинских преступлений», вождь, планируя окончательную расправу над своими и без того поверженными партийными соперниками, требовал вывести на этот — первый еще тогда — политический процесс не менее 100 подсудимых. Такого числа серьезных «врагов народа» для публичной порки НКВД не обнаружил. На все три театрализованных судилища удалось вывести 54 человека.

Второй процесс по делу «Параллельного антисоветского троцкистского центра», где перед судьями во главе с Василием Ульрихом и обвинителями под началом Андрея Вышинского предстали 17 бывших партфункционеров, из которых известны были Карл Радек, Юрий Пятаков и Григорий Сокольников, прошел в январе 1937-го. 13 человек приговорили к высшей мере наказания и расстреляли, а Радека и Сокольникова осудили на длительные сроки.

Впрочем, оба они погибли при весьма загадочных обстоятельствах весной 1939-го в уральских концлагерях: и того, и другого «случайно» убили группы уголовников. Интересна «ремарка» главной гитлеровской газеты «Фелькишер беобахтер», которая писала в передовой статье от 3 февраля 1937 года: «Если, — восклицал нацистский партийный орган, — Сталин прав, то значит, что русскую революцию совершила банда отвратительных преступников, в которую входили только два честных человека — Ленин и Сталин. Однако эта пара годами управляла Россией, сотрудничая с подонками общества… Теперь ясно, — продолжала газета, — что Сталин превратился в настоящего восточного деспота по образцу Чингисхана или Тамерлана».

Рейхсканцелярию волновало, чтобы материалы процесса, на коем подсудимых ложно обвиняли в сотрудничестве с германской и японской разведками, не были обращены на практике против Берлина и Токио.

Третий суд (по делу «Правотроцкистского блока») состоялся в марте 1937-го, где мальчиками для битья стали 21 человек — прежде всего, бывший главный редактор «Правды» и руководитель Коминтерна Николай Бухарин и бывший председатель Совнаркома (тогдашнего Совета министров) Алексей Рыков — оба некогда члены Политбюро. Рядом с ними присутствовал впавший в сталинскую немилость экс-шеф НКВД Генрих Ягода (кстати, организатор суда над Каменевым и Зиновьевым). Туда же «впихнули» врачей, вредительски «залечивших» Максима Горького. Судьба повязанных и обезвреженных «мерзавцев» была печальной: 18 человек расстреляли, а троих этапировали в Орловский централ, где уничтожили в сентябре 1941 года в Медведевском лесу под Орлом за несколько часов до подхода к городу вермахтовских дивизий.

В 1939 году бежавший за границу известный большевик Федор Раскольников восклицал в открытом письме Сталину: «Где герои Октябрьской революции? Где Бубнов? Где Крыленко? Где Антонов-Овсеенко? Где Дыбенко? Вы арестовали их, Сталин! Где старая гвардия? Ее нет в живых. Вы расстреляли ее, Сталин!». Этот крик души вполне соседствует с участью видного большевика и члена Политбюро Михаила Томского (Ефремова) — уроженца петербургского пригорода Колпино, внебрачного сына слесаря и швеи. Один из лидеров правого уклона, он долго возглавлял советские профсоюзы — ВЦСПС. Затем оказался в опале и, по слухам, однажды якобы заявил сидевшему рядом с ним за стаканом водки Сталину: «Товарищ Сталин, ты не очень-то командуй, а то мы тебя подвинем!».

Вождь обиделся и затаил гнев. Поэтому, когда в августе 1936-го, во время процесса над Каменевым и Зиновьевым, Томский, живший в подмосковном поселке Болшево, «предусмотрительно» пустил там себе пулю в висок, «отец народов» был крайне недоволен произошедшим. По словам беглого разведчика Александра Орлова, Сталин желал устроить над Томским отдельный судебный процесс и, не сумев сделать этого, ворчливо выговаривал чекистам за их небдительность. Вообще как таковая ленинская гвардия перестала существовать в природе. Например, канули в Лету 78 процентов членов тогдашнего ЦК партии. Недаром либеральный марксист Рой Медведев писал (пожалуй, справедливо), что на пике большого террора за свою судьбу волновались только коммунисты, а беспартийные, понимая, что чистка «не про них», ложились спать без опаски.

Ту эпоху прекрасно иллюстрирует анекдот 1937 года. За вечерним чаем собралась какая-то семья. Внезапно в дверь позвонили. Все в ужасе переглянулись. Но — делать нечего! — старенький дедушка поплелся к дверям. Шел он медленно, еле-еле шаркая тапочками по полу. Щелкнул замок, послышались какие-то слова. Затем дверь захлопнулась. В комнату дедушка буквально прибежал чуть не вприпрыжку. «Успокойтесь, — радостно воскликнул он. — Ничего страшного! Просто в доме пожар…».