На свободы крик развяжу язык… (Часть №18). Оттепель. Продолжение

Как себя повела Советская репрессивная машина после смерти Сталина? Что такое «Оттепель»? Историк Яков Евглевский продолжает исследование феномена борьбы с предателями в продолжении спецпроекта «Петербургского Листка«.

Начало

История с продолжением

Нарисовав столь широкую – чуть не эпическую – картину, партийный документ детализировал некоторые сверхотрицательные процессы. «Именно в тех условиях создалось, в частности, — повествовала бумага, — особое положение для органов государственной безопасности, которым оказывалось огромное доверие, так как они имели перед народом и страной несомненные заслуги в деле защиты завоеваний революции. В течение длительного времени органы государственной безопасности оправдывали это доверие, и их особое положение не вызывало какой-либо опасности.

Дело изменилось после того, когда контроль над ними со стороны партии и правительства был постепенно подменен личным контролем Сталина, а обычное отправление норм правосудия нередко подменялось его единоличными решениями. Положение еще больше осложнилось, когда во главе органов государственной безопасности оказалась преступная банда агента международного империализма Берии. Были допущены серьезные нарушения советской законности и массовые репрессии. В результате происков врагов были оклеветаны и невинно пострадали многие честные коммунисты и беспартийные советские люди».

Хрущев Н.С. на трибуне. Дворец спорта в Лужниках. 4 апреля 1960 г. Фото Сметанина.

Само собой, неизбежно вставал вопрос, почему «ленинское ядро Центрального Комитета», вставшее по смерти Сталина «на путь решительной борьбы с культом личности и его тяжелыми последствиями», не сделало это при жизни многогрешного вождя и не отстранило его от власти?

А, оказывается, по простой причине: при тогдашних обстоятельствах, оправдывались сталинские эпигоны, сделать это было практически невозможно. «Нельзя… забывать, — пели сладкогласые партийные сирены, — что советские люди знали Сталина как человека, который выступает всегда в защиту СССР от происков врагов, борется за дело социализма».

Правда, сознавались отрекшиеся от вождя соратники, он применял порою недостойные методы борьбы, нарушая ленинские принципы и нормы партийной жизни.

Не пояснив, что означает сей последний термин и в чем, собственно, состояли сии нигде Лениным четко не провозглашенные «принципы и нормы», постановление объявило оный курс Сталина его личной трагедией. Вместе с тем, громадный авторитет вождя затруднял своевременную борьбу против всех беззаконий и злоупотреблений.

«Всякое выступление против него в этих условиях, — живописали осмелевшие теперь ответработники, — было бы не понято народом, и дело здесь вовсе не в недостатке личного мужества. Ясно, что каждый, кто бы выступил в этой обстановке против Сталина, не получил бы поддержки в народе.

Более того, подобное выступление было бы расценено в тех условиях, как выступление против дела строительства социализма, как крайне опасный в обстановке капиталистического окружения подрыв единства партии и всего государства. К тому же успехи, которые одерживали трудящиеся Советского Союза под руководством своей Коммунистической партии, вселяли законную гордость в сердце каждого советского человека и создавали такую атмосферу, когда отдельные ошибки и недостатки казались на фоне громадных успехов менее значительными, а отрицательные последствия этих ошибок быстро возмещались колоссально нарастающими жизненными силами партии и советского общества.

Следует также иметь в виду и то обстоятельство, что многие факты и неправильные действия Сталина, в особенности в области нарушения советской законности, стали известны лишь в последнее время, уже после смерти Сталина — главным образом в связи с разоблачением банды Берии и установлением контроля партии над органами госбезопасности. Таковы главные условия и причины, приведшие к возникновению и распространению культа личности И. В. Сталина. Разумеется, все сказанное объясняет, но отнюдь не оправдывает культ личности И. В. Сталина и его последствия, так резко и справедливо осужденные нашей партией».

Честно говоря, при чтении сего опуса поражает поверхностное объяснение причин прижизненного молчания вождей второго ряда.

Например, можно только с грустной улыбкой воспринять тезис о том, что факты беззакония стали известны лишь в последнее время, уже по смерти Сталина (то есть к середине 1950-х годов). Как могли люди, ежедневно видевшие диктатора и обсуждавшие с ним за одним столом все ключевые мероприятия, не знать о страшном времени сельской коллективизации и раскулачивания крепких мужиков? Они, вероятно, либо впадали в детство, либо повреждались умом. Объяснять все тем, что успехи в развитии страны механически приписывались Сталину (наверное, по его злому умыслу) — значит, рассуждать на уровне детского букваря.

Партийные мудрецы как-то странно забыли о том, что культ человеческой личности возник на фоне дикой борьбы с религиозным культом, на фоне погромного атеизма, предусматривавшего низведение Небесного рая на землю, «строительство» рая без Бога и веры в небесный сакралитет. А простой народ (и об этом, кстати, говорил сам Сталин) не готов был остаться без Бога: он чувствовал себя бесприютно и неуверенно, а посему нуждался в каких-то других святынях, способных хотя бы формально и временно заменить ему божественные истины. И атеистическая власть предложила замену — культ личности верховного вождя, Иосифа Сталина. Обо всем этом постановление от 30 июня 1956 года не обмолвилось ни словом.

Смешно было читать и такой пассаж, как утверждение, будто прижизненная критика Сталина не нашла бы поддержки в народе, поскольку имя его было тесно связано с социализмом. Зато по смерти правителя открылись широкие возможности для критики и развенчания. Так ли это? Ведь если имя человека становится при жизни символом, оно остается таковым и после его кончины. Даже больше: образ такого вождя мифологизируется и, обрастая легендами, уходит в народную толщу. Кстати: никакие нападки — как правдивые, так и надуманные — по крупному счету, не поколебали сталинскую харизму до сих пор, спустя 70 лет, вслед за уходом вождя из жизни. То же касается и Ленина. Если можно бранить посмертно, то можно критиковать и прижизненно.

Но в целом, несмотря на явную ложь и безусловные замалчивания правды, критика сталинского культа и сталинских злоупотреблений положительно повлияла на общую либерализацию привычного советского уклада. Начались многомерные — в основном психологические — изменения в обществе. Развязались языки, исчез прежний гнетущий страх, люди стали трезвее смотреть на вещи. Однако никаких самостоятельных, не зависящих от власти структур и ячеек не появилось. Верхушка, обезопасив себя от репрессий и чисток, беспощадно подавляла всякий порыв «внизу», особенно среди гуманитарной интеллигенции, к критике, к творческим поискам и здоровому скепсису.

По ходу дела

Хрущевская оттепель (а сам термин возник вслед за публикацией одноименной повести Ильи Эренбурга на страницах журнала «Знамя» в мае 1954-го, то есть спустя год с небольшим после смерти Сталина и еще до ХХ съезда партии) ассоциировалась, в основном, с резким осуждением культа личности. Но настоящая — правда, относительная и незавершенная — десталинизация пошла лишь с весны-лета 1956 года, и толчком к ней стал секретный доклад Хрущева на ХХ съезде КПСС.

Постепенно менялась как внутренняя, так и внешняя советская политика. Весной 1955-го СССР отказался от прежней линии на тесную увязку австрийского и германского вопросов. Теперь их воспринимали в Кремле раздельно, и это позволило вывести из маленькой Австрии все оккупационные войска (советские, американские, английские и французские). Объявить эту республику — родину Гитлера! — постоянно нейтральной страной, подписать соответствующий Государственный договор и внести необходимые поправки в ее конституцию.

Произошло примерно то, что совершилось 140 лет назад, в 1815-м, на посленаполеоновском Венском конгрессе, когда по инициативе русского царя Александра I (и с подачи его воспитателя Фредерика Лагарпа) был провозглашен вечный нейтралитет Швейцарии. И там, и тут у истоков сих событий стояла русская дипломатия. Нормализировались также отношения с титовской Югославией, напрочь испорченные при Сталине.

В сентябре 1955-го в Москву приехала и официальная западногерманская делегация во главе с канцлером (премьер-министром) Конрадом Аденауэром. Были установлены дипломатические отношения между СССР и ФРГ и освобождены почти все немецкие пленные, кроме военных преступников.

А после того, как в конце 1956-го удалось подписать совместную советско-японскую декларацию, Советский Союз и Японская империя тоже обменялись послами, а Кремль выпустил японских военнопленных. Еще раньше, летом 1955-го, Первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев, глава правительства Николай Булганин и министр обороны Георгий Жуков встретились в Женеве с президентом США Дуайтом Эйзенхауэром и премьерами Франции и Англии Эдгаром Фором и Энтони Иденом.

Однако политико-идеологические границы «оттепели» оказались недолгими. Поздней осенью 1956 года Советская армия подавила антикоммунистическое восстание в Будапеште и «вернула» Венгрию в лоно так называемого социалистического лагеря. Этот внешнеполитический шаг сказался и на советской внутренней политике. Кремль испугался: если либерализация венгерского режима привела к мятежам и насилиям, то, возможно, и советская «оттепель» породит открытые формы сопротивления на территории СССР. Надо-де срочно завинчивать гайки. И 19 декабря 1956 года Президиум ЦК (тогдашнее Политбюро) утвердил текст обширного письма «Об усилении политической работ партийных организаций в массах и пресечении вылазок антисоветских, враждебных элементов».

Там говорилось: «Центральный комитет Коммунистической партии Советского Союза считает необходимым обратиться ко всем парторганизациям… для того, чтобы привлечь внимание партии и мобилизовать коммунистов на усиление политической работы в массах, на решительную борьбу по пресечению вылазок антисоветских элементов, которые в последнее время, в связи с некоторым обострением международной обстановки, активизировали свою враждебную деятельность против Коммунистической партии и Советского государства». Далее указывалось: «За последнее время среди отдельных работников литературы и искусства, сползающих с партийных позиций, политически незрелых и настроенных обывательски, появились попытки подвергнуть сомнению правильность линии партии в развитии советской литературы и искусства, отойти от принципов социалистического реализма на позиции безыдейного искусства, выдвигаются требования «освободить» литературу и искусство от партийного руководства, обеспечить «свободу творчества», понимаемую в буржуазно-анархистском, индивидуалистическом духе».

Прямым следствием этих кремлевских «забот» стало резкое — вчетверо — увеличение в 1957-м числа осужденных за котрреволюционные преступления» (2948 человек). Студентов за критические выпады лихо исключали из университетов и институтов. В этих условиях, невзирая на «оттепель», не было и речи о создании каких-то самостоятельных, находившихся за рамками партийного влияния групп и структур. Все встраивалось в систему.

Робкий культурный ренессанс

Оттепель позволила напечатать целую «линейку» литературных произведений, которым, вероятно, не суждено было увидеть свет в прежние времена. Культура слегка спустилась с заоблачных высот на бренную землю. Недаром поэт Борис Слуцкий, стихотворно пародируя известную фразу Карла Маркса, сказавшего, что парижские коммунары «штурмуют небо», воскликнул после смерти Сталина:

«Эпоха зрелищ кончена,

Идет эпоха хлеба,

И перекур объявлен

Всем штурмовавшим небо!»

Кроме того, начал писать будущий лауреат Нобелевской премии Александр Солженицын, дебютировавший своей знаменитой повестью «Один день Ивана Денисовича» — рассказом о тяжелой лагерной судьбе бывшего советского военнопленного из крестьян. Никита Хрущев горячо одобрил эту повесть и даже поднял на каком-то приеме тост за здоровье Александра Исаевича Солженицына. Впоследствии книги этого автора не встречали в советской верхушке столь приветливого приема.

А в феврале 1974-го Солженицын был выслан из СССР в Западную Германию, причем позднее вместе с женой, Натальей, и всей семьей переселился за океан, в американский штат Вермонт. Впрочем, в то время выходили также сочинения Виктора Астафьева, Владимира Тендрякова и Варлаама Шаламова, в которых тоже — правда, не в столь яркой и острой, как у Солженицына, форме — критиковали недавние советские репрессии и установленный революцией тоталитарный режим. Это же делали и писатели более высокой квалификации — Борис Пастернак (роман «Доктор Живаго») и Владимир Дудинцев (роман «Не хлебом единым»). Их, естественно, «пропесочили» без особых сантиментов.

Печатали свои стихи Евгений Евтушенко, Роберт Рождественский, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадуллина. Невысокий художественный уровень этих «творений» не мешал сим авторам полудиссидентского типа доносить до читателя свои оппозиционные настроения. Поэтому власти предержащие периодически устраивали для таких литераторов проработочные «чистки». В частности, Евтушенко громили за стихотворение «Бабий Яр». Подвергались атакам и художники, особенно абстракционисты, хотя их «живопись» действительно вызывала — на фоне классических полотен — разнообразные недоуменные вопросы.

У Хрущева произошла духовная стычка со скульптором Эрнстом Непомнящим, кто, набравшись смелости, стал защищать свои детища. Говорят, что лидеру понравилась такая бойкость.

Во всяком случае, когда осенью 1971-го отставленный от дел Хрущев ушел в мир иной, его родственники обратились именно к Непомнящему с просьбой создать могильный памятник на московском Новодевичьем кладбище. Такую просьбу мастер выполнил.

Резко увеличилось производство кинофильмов, тогда как при Сталине выходило не более 6-7 картин в год. Так, зрители увидели такие ленты, как «Карнавальная ночь», «Весна на Заречной улице», «Девять дней одного года», «Человек-амфибия», «Я шагаю по Москве», «Застава Ильича» и другие.

Усилило свое воздействие и телевидение. В 1955-1964 годах на большей части советской территории была введена телетрансляция, а во всех союзно-республиканских столицах и многих областных центрах заработали телестудии. Вершиной отечественной либерализации в эпоху «оттепели» стал проведенный в Москве летом 1957 года двухнедельный VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Именно после него у нас появились темнокожие дети и термин «стиляга». Но все это происходило под жестким приглядом партийно-государственного аппарата.

На волнах большой политики

Политический путь Никиты Хрущева, особенно на этапе «олимпийского служения», не был, разумеется, свободен от эпизодов, связанных с борьбой за власть. Даже если не говорить о низвержении Лаврентия Берии в июле 1953-го, все равно есть «что вспомнить». Уже после ХХ съезда партии, к лету 1957-го, наверху стала складываться влиятельная группировка, озабоченная тем, что Хрущев развернул чересчур масштабную кампанию по десталинизации общества и тем, что это может разоблачить их собственное участие в репрессиях 1930-1950-х годов.

Данная группа хотела отстранить Хрущева от верховной власти, переведя его на должность министра сельского хозяйства, и вернуть страну — во всяком случае, по некоторым позициям — к старым послереволюционным порядкам. Спору нет, не надо преувеличивать: сами участники так называемой фракции не собирались возвращать сталинские «устои» в их целокупном виде. Они испытали на себе все прелести страха и опалы, но возражали против громогласного разгрома сталинизма, что могло, по их мнению, подорвать веру народа в коммунистичсекие догмы и справедливость советской системы.

Не помогло, хотя Вячеслав Молотов, Георгий Маленков и Лазарь Каганович развили активнейшую деятельность. Их поддержали Николай Булганин, Климент Ворошилов, Михаил Первухин, Максим Сабуров, к которым в последний момент присоединился секретарь ЦК Дмитрий Шепилов. Они сформировали большинство в Президиуме (Политбюро) ЦК и потребовали отставки Хрущева. Но Первый секретарь, заручившись симпатиями министра обороны Георгия Жукова и министра культуры Екатерины Фурцевой, кто опасался возрождения репрессий, созвал Пленум, участники коего, обуреваемые теми же жуковско-фурцевскими чувствами, встали горой за Хрущева.

Все оппозиционеры были низвергнуты со своих постов, а к Шепилову партийная пропагнда приклеила трафарет «и примкнувший к ним Шепилов». Возникший тогда же анекдот утверждал, что это — самая длинная фамилия в Советском Союзе.

Произошли быстрые кадровые перемены. Место Николая Булганина, бывшего до того председателем совета министров СССР, занял сам Никита Хрущев. Этим, естественно, не ограничилось. Увидев значимость маршала Жукова, Хрущев насторожился. Побоявшись прямого столкновения с легендарным полководцем, он дождался его поездки в Югославию. И в октябре 1957-го вновь созвал Пленум ЦК КПСС. Жукова сняли с должности министра обороны, вывели из ЦК и Президиума ЦК, а в марте 1958-го уволили из армии в отставку. В качестве же министра обороны его заменили маршалом Родионом Малиновским. Хрущев вновь уцелел.

Однако… не все коту масленица. Чрезмерно эмоциональный, плохо поддававшийся коллегиальному контролю курс Хрущева вызвал очевидное раздражение партийного руководства. К осени 1964-го сложился хорошо оформленный заговор под началом Леонида Брежнева и Александра Шелепина. Они, кстати, тоже воспользовались для подготовки отсутствием Хрущева в Москве (он находился на курорте в Пицунде).

14 октября 1964 года Пленум ЦК, куда Хрущева под благовидным предлогом в последнюю минуту доставили на самолете с юга, освободил великого борца с репрессиями от обязанностей Первого секретаря ЦК КПСС, вывел из состава Президиума ЦК, а на следующий день, 15 октября, его сняли с поста председателя советского правительства и уволили на пенсию.

Первым секретарем ЦК стал Леонид Брежнев, а главой кабинета министров — Алексей Косыгин. Эпоха «оттепели» закончилась, началась эпоха, которую позднее назовут «застоем». Власть взяла линию на относительное восстановление слегка обновленной сталинизации общественной жизни и общественной психологии.

Содержание:

Часть 1 — Начало XX века

Часть 2 — Императорские запреты

Часть 3 — Раннесоветский период

Часть 4 — Политические запреты. История ВЧК

Часть 5 – В лучах раннего тоталитаризма (на стыке 1920-1930-х)

Часть 6 — В лучах раннего тоталитаризма (на стыке 1920-1930-х). Дело «Промпартии»

Часть 7 — Тридцатые годы — большой террор, его ход и рычаги

Часть 8 — Тридцатые годы — большой террор, его ход и рычаги, «ежовщина».

Часть 9 – 1940-е. С кем боролась советская власть перед началом ВОВ.

Часть 10 — Великая Отечественная война (Начало)

Часть 11 – Как действовали спецлагеря, и кто такие власовцы?